А. С. Пушкин – Pro et contra. Личность и творчество (2 Тома)

Автор: А. С. Пушкин
Название книги: Pro et contra. Личность и творчество (2 Тома)
Формат: PDF
Жанр: Литературоведение
Страницы: 1398
Качество: Изначально компьютерное, E-book

Антология критических отзывов—жанр по сути своей полифонический, предполагающий соседство и соотнесенность различных
взглядов на один и тот же предмет. В нашем сборнике эта неизбежная для любой антологии разноречивость суждений сделана осознанным принципом построения и доведена до возможного предела. В
соответствии с девизом серии «Pro et contra», мы стремились с максимальной полнотой представить читателю самые разные точки зрения на Пушкина, высказывавшиеся русскими критиками, философами и литературоведами на протяжении почти двух веков,—ничего
при этом не затушевывая и не ретушируя, а скорее, даже подчеркивая остроту противоречий.
Разнообразие оценок, зачастую взаимоисключающих, дополняется и усугубляется видимой пестротою самих текстов. В этой книге
читатель найдет все—от журнальных полемических реплик до торжественных академических речей, от сложных философских построений до юбилейных газетных заметок, от сугубо научных исследований до нескрываемо субъективных литературных эссе.
Но все же это многообразие отнюдь не хаотично. При желании в
нем нетрудно различить внутренние сюжеты, проследить причудли
во ветвящиеся нити неожиданных схождений и расхождений. Ши
рота хронологического, жанрового и тематического охвата, заложенная в самом замысле этой антологии, позволяет заметить связи,
которые обычно отступают на задний план при рассмотрении того
или иного явления в рамках его ближайшего историколитературного контекста. Укрупнение масштаба приводит к тому, что внешне
далекие позиции вдруг оказываются вполне соотносимыми и даже в
чемто близкими. Обнаруживаются многочисленные лейтмотивы и
формулы, с удивительным постоянством возвращающиеся на протяжении всей истории рецепции Пушкина. Концы и начала словно бы
вступают в перекличку друг с другом.
Поясним сказанное следующим примером. В 1837 году Н. А. По
левой пишет патетический очеркнекролог, в котором говорит о двойственной природе Пушкина—великого поэта и слабого человека.
Своими корнями этот двоящийся образ уходит в журнальный сор самого низкого пошиба, в так называемую полемику о «литературной
аристократии», за несколько лет до того разгоревшуюся вокруг Пушкина и писателей его круга. Чтобы сообщить хоть приблизительное
понятие о ее стиле, приведем аттестацию, данную Пушкину Ф. В. Булгариным: «стихотворец <…> у которого сердце холодное и немое существо, как устрица, а голова—род побрякушки, набитой гремучими рифмами»*. Однако отдаленные последствия этой полемикидосягают очень далеко, вплоть до сего дня. Через несколько десятилетий после появления очерка Полевого двоящийся образ Пушки
на—поэта и человека—станет предметом напряженной философской рефлексии В. С. Соловьева («Судьба Пушкина»). Много позже
эта тема будет развернута в собственно литературоведческом ракур
се благодаря работам В. В. Вересаева 1920х годов. В свою очередь
выводы Вересаева о «двупланном» Пушкине стимулируют искания религиознофилософской критики, стремящейся найти монистическое
решение указанной проблемы путем переноса на личность поэта высоких мерок, заданных его творчеством, его поэтическими созданиями. Прямо противоположное, хотя тоже монистическое решение
будет найдено еще через несколько десятилетий в литературной эссеистике—в «Прогулках с Пушкиным» А. Терца, где будет предпринята попытка с положительным знаком спроецировать на пушкинское творчество созданный Вересаевым образ Пушкина в жизни.
Число подобных примеров можно было бы множить до бесконечности. Сделать это в рамках короткой вступительной заметки нет
никакой возможности. Упомянем все же еще об одной цепочке взаимо
исключающих вариаций одной и той же темы. В 1829 году Н. И. Надеждин обрушивается в «Вестнике Европы» на только что вышедшего из печати «Графа Нулина». Желая как можно язвительнее
заклеймить новую поэму и ее автора, Надеждин утверждает, что в
«Графе Нулине», «как в микрокосме, отпечатлевается тип всего по
этического мира, им <Пушкиным> сотворенного! <…> Это—да простит нам тень великого Паскаля!—это есть кружочек, коего окружность везде, и центр нигде!.. Если имя поэта (ποιητ) должно
оставаться всегда верным своей этимологии, по которой означало оно
у древних греков творение из ничего, то певец Нулина есть par
exellence поэт. Он сотворил чисто из ничего сию поэму» **. Взывая к
«тени великого Паскаля», Надеждин имеет в виду старую формулу,
равным образом прилагавшуюся к Богу и к божественному универсуму,—образ умопостигаемой сферы, центр которой находится вез
де, а окружность нигде. Что касается «творения из ничего», то и оно
традиционно рассматривалось в первую очередь как прерогатива
Бога, а не поэта. Как это ни удивительно, Надеждин первым употре
бил применительно к Пушкину сравнение с Богом—хотя применил
с отрицательным знаком и поменял местами составляющие традиционной формулы: сфера превратилась под его пером в кружочек на
плоскости (ноль), центр ее оказался нигде, а окружность—везде. Впрочем, о реплике Надеждина не стоило бы распространяться столь
подробно, если бы в начале XX века уподобление Пушкина Богу не
прозвучало с полной серьезностью и благоговением—прежде всего
под пером Ю. И. Айхенвальда: «Эхо души и деяний, внутренних и
внешних событий, прошлого и настоящего, Пушкин в своей отзывчивости как бы теряет собственное лицо. Но божество тоже не имеет
лица». Почти столетие понадобилось русской мысли для того, чтобы
всерьез помыслить то, что было сказано Надеждиным в припадке критической ярости. Пародия оборачивается апофеозом. Однако апофеоз тут же готов обернуться развенчанием. Ибо, растворяясь в мире,
Пушкин становится для критиков безликим. Он—одновременно все
и ничто («ничто, водруженное на Олимп», по Андрею Белому). Но
даже «ничто» может быть истолковано с положительным знаком, как
доказывает это одна из юбилейных статей 1999 года, помещенных
во втором томе нашей антологии.
Поистине, если перефразировать известные слова Х. Л. Борхеса,
история рецепции Пушкина—это история нескольких формул, произносимых с разной интонацией. И мы надеемся, что тексты, собранные в этой антологии, помогут читателю самостоятельно проследить
многочисленные цепочки схождений и расхождений, притяжений
и отталкиваний, неожиданно возникающих между текстами, каза
лось бы далекими друг от друга.
Однако главная тема, связующая в единый узел самые противоречивые отзывы о Пушкине, представленные в настоящей антологии,—это, вероятно, спор о статусе поэта и поэзии в русской куль
туре. В сущности, эту проблематику можно обнаружить уже в том
сомнительном приветствии, каким была встречена в «Вестнике Европы» поэма «Руслан и Людмила». Обычно эта бранная статья, при
надлежащая А. Г. Глаголеву, цитируется в качестве забавного казуса, доказывающего критическую недальновидность современников
Пушкина. Но вслушаемся внимательнее в интонации запальчивого
Жителя Бутырской слободы, решившегося писать к редактору ученого журнала «о деле немаловажном, ибо оно касается до нашей литературы». Разве не слышится в его словах гордость своим просвещенным веком, гордость правами человеческого разума? Критик
мнит себя верным стражем приличия и просвещенного вкуса—и он
свято уверен в том, что культура нуждается в защите от самоуправства гения, не считающегося ни с какими разумными требованиями
человеческого общежития.
Ввести талант в рамки общественноприемлемого и общественно
полезного будет, в сущности, главной заботой всей последующей русской критики. Даже для заклятых противников Пушкина гениальность его не подлежит сомнению. «Говорить, что Пушкин дурной
поэт, есть то же, что написать себе на лбу адским камнем (lapis infer
nalis): я дурак»,—вынужден признать даже Булгарин. Вопрос заключается в ином: нужен ли нам «гений» и зачем он нам нужен? В представлении подавляющего большинства русских критиков поэту
недостаточно быть только поэтом— одновременно он должен быть
то мыслителем, то святым, то революционером, то пророком. История рецепции Пушкина в России—это история неустанных поисков морального, общественного или религиозного оправдания поэтического творчества. Конечно, на этом общем фоне звучали отдельные
голоса, призывавшие видеть в Пушкине прежде всего художника,—
но этой точке зрения никогда не суждено было стать господствующей.
Все это доказывает проблематичность статуса поэта в такой куль
туре, которая стремится прежде всего к «творчеству совершенной
жизни» (Н. А. Бердяев). Тем не менее именно Пушкин парадоксальным образом занимает центральное место в русском культурном пантеоне. И то, что русская критическая и философская мысль неизменно возвращается к феномену пушкинского творчества, непреложно
доказывает одно: Пушкин насущно необходим этой культуре.
Однако в каком качестве нужен нам Пушкин? Как поэт или как
пророк? Как певец Империи или как певец Свободы? Как культуртрегер или как выразитель стихийного бунта против культуры? Как
воплотившийся в одном человеке пантеон сугубо национальных добродетелей или как выразитель национального лишь постольку, по
скольку оно совпадает с открытостью «чужому»? Потому ли нужен
нам Пушкин, что в нем сосредоточены все те стихии, которые уже
наличествуют в русской жизни? Или как раз потому, что в нем есть
чтото такое, чего у нас нет, чего нам катастрофически не хватает?
Каково место Пушкина в истории русской литературы? Зачинатель
он или совершитель? Исток ли в нем, из которого проистекает вся
последующая русская словесность —или же, напротив, необходимый ей противовес и корректив?
Все эти вопросы, как и многие другие, неизбежно встанут перед
читателем нашей антологии. Конечно, каждый выберет из разноречивого многообразия представленных здесь суждений чтото близ
кое именно ему. И мы искренне надеемся на то, что любой читатель
найдет здесь чтото свое. Однако мы надеемся и на большее—на то,
что читатель не сможет легко успокоиться на этом «своем». Антология задумывалась таким образом, чтобы ни одна из представленных
оценок не могла окончательно возобладать над всеми другими. В общем контексте этой книги на любой аргумент должен обнаружиться
соответствующий контраргумент, а сложная система взаимосвязей
и взаимоотражений должна поновому осветить даже хорошо знакомые тексты.
Насколько удалось реализовать этот замысел на практике—судить не нам. Однако, сталкивая между собою самые противоречивые
суждения о поэте, мы стремились к тому, чтобы не дать читателю
удовлетвориться никаким однажды достигнутым результатом—и
тем самым помочь ему в приближении к более многогранному и «от
крытому» осмыслению феномена Пушкина.